Святки - таинство народного праздника

Святки - главный зимний праздник в крестьянском календаре, знаменующий собой переход от старого года к новому. Святки длились две недели, начинаясь в рождественский сочельник (24 дек./6янв.) и завершаясь в день Крещенья.

Корни большинства святочных обрядов, совершаемых в связи с наступлением нового солнечного года, восходят к глубокой древности и имеют ярко выраженный языческих характер. Вместе с тем, на архаичную основу праздника сильное влияние оказало христианство, поскольку к святочному периоду церковью были приурочены события жизни Иисуса Христа.

Основными праздниками в рамках Святок являлись Рождество Христово, Новый год (Васильев день) и Крещение Господне. В кануны этих дней вечером в каждой крестьянской семье совершались торжественные обрядовые трапезы, характеризующиеся наличием ритуальной пищи, остатки которой после ужина оставляли на столе для приходящих в святочное время душ умерших и ставили на окно или порог для угощения мороза. Полагали, что и умершие предки, и природная стихия, вкусив обрядового блюда, будут способствовать хорошему урожаю в новом году. В традиционной культуре вкушение ритуальной пищи осмыслялось не как обычное насыщение, а как приобщение к жизненным силам, приписываемым этой пище мифологическим сознанием, и соответственно, к вечному круговороту жизни. Обрядовое кормление покойных "родителей", то есть всех поколений предков, которые, по народным представлениям, являлись уже частью природы, приобщало также и их к этому нескончаемому движению жизни.

Весь святочный период был чрезвычайно насыщен разнообразными обрядами и ритуализованными действами, к которым были причастны все члены деревенской общины. Так, в первый день Рождества группы детей, парней и девушек, а иногда и взрослые мужчины совершали обряд славления Христа: они ходили по всем домам деревни с рождественской звездой и пели специальные песни, в которых славили праздник и поздравляли с ним своих односельчан. Рано утром в Рождество и в Новый год маленькие мальчики совершали в каждом доме магический обряд посевания: зайдя в избу, посевальщик разбрасывал зерна разных культур, исполняя при этом песню с поздравлением хозяев с Новым годом. Этот обходный обряд был направлен на обеспечение урожая в новом сельскохозяйственном сезоне. С этой же целью в рождественский сочельник или рано утром в Рождество и в день Нового года по деревне ходили колядовщики и исполняли поздравительные песни хозяевам домов, за что вознаграждались обильным угощением.

В народе Святки считались молодежным праздником. Взрослое население деревни на третий день после Рождества возвращалось к своим повседневным заботам и хлопотам, за исключением тех видов работ, которые, по народным представлениям, нельзя было совершать в Святки. Молодежь же полностью была освобождена от какой-либо трудовой деятельности и все время посвящала разнообразным развлечениям.

Святочный период можно назвать временем активного формирования брачных пар нового года, чему способствовало проведение почти каждый вечер, кроме сочельников, игрищ молодежи. Здесь парни и девушки имели возможность внимательно присмотреться друг к другу. К тому же, Святки являлись одним из принятых в традиции периодов гощения девушек у родственников или подруг, живущих в более крупных деревнях или селах, где вероятность найти брачного партнера была значительно реальней. Девушки старались привлечь к себе внимание с помощью ярких праздничных нарядов, умения петь, танцевать, поддерживать беседу, а также, демонстрируя свой характер, веселый и бойкий, но в то же время и скромный, что в народных представлениях считалось эталоном девичьего поведения.

Своеобразным испытанием готовности к браку, затрагивающим сферу сексуальных знаний, было умение и парней, и девушек правильно вести себя при приходе на игрище ряженых. Одетые в самые разнообразные наряды и маски, ряженые вовлекали в свои многочисленные игры всех, без исключения, кто присутствовал на посиделке. Сама молодежь вечерами нередко "машкаровалась" и ходила по деревне, тормоша и веселя хозяев в каждом доме.

Одной из ярких особенностей Святок как переходного периода являлись разного рода гадания. В каждой крестьянской семье или всей общиной накануне главных святочных праздников совершались гадания об урожае. Вечерами подблюдные гадания устраивали девушки. Нередко погадать с блюдом собирались все жители деревни, чтобы каждый мог узнать свою судьбу на будущий год. Девушки и, реже, парни на протяжении всех Святок в полночь совершали самые разнообразные гадания, в надежде понять, удастся ли им в новом году выйти замуж или жениться.

Конкретным шагом к такому важному жизненному событию, как свадьба, являлся обычай являлся обычай зимних "смотрин невест", проходивших в разных местностях в сроки, близкие к Святкам - чуть раньше или чуть позже, - но чаще всего в последний день святочного периода - в Крещение Господне, после которого наступал "мясоед" - время свадеб.

За всеми этими многочисленными яркими обрядами и событиями, превращающими две святочные недели в чрезвычайно эмоциональное и красочное действо, стоят древние мифологические представления, позволяющие понять место и значимость Святок в ряду праздников календарного цикла.

Основным занятием русского народа было земледелие и, соответственно, традиционная культура русских была ориентирована на "жизнь" солнца. Поэтому издавна замеченное увеличение светового дня в Святки - "К 1 января день прибавляется на куричий шаг" - в крестьянском сознании связывалось с представлениями о "рождении" солнца, то есть о вступлении его в новый цикл.

Основным смыслом святочного периода, по народным представлениям, являлось рождение нового года, в рамках которого формировались также судьбы природы, социума и каждого конкретного человека на следующий годовой цикл. Причем именно в Святки эти судьбы можно было предугадать с помощью примет, гаданий, оценки правильности или неправильности проведения обрядности, установленной традицией. В случае неудовлетворительного прогноза считалось возможным изменить, поправить судьбу, например, во время приготовления "васильевой каши".

Вместе с тем, Святки осмыслялись и как период возрождения миропорядка, то есть рождения мира вновь. Этот процесс наделялся в традиционном сознании признаками модели первотворения. Так, в мифопоэтических представлениях для первотворения характерным является движение от темноты к свету и от хаоса к упорядоченности. Универсальность перехода от тьмы к свету, свойственная космогенезу (сотворению мира), проявляется в соотнесении этого процесса в народном сознании с началом жизни любого объекта или явления: будь то "рождение" солнца во время Святок, прорастание зерна из земли или появление ребенка из утробы на белый свет. В этом плане показательно, что наибольшей значимостью в Святки отмечено именно темное время суток - вечер и ночь, на которые приходилось большее количество действий и обрядов святочного цикла. Так, для обозначения периодов внутри Святок у русских использовалось слово "вечер": "святые вечера" и "страшные вечера"; в Вологодской губ. Святки назывались "ворожными вечерами".

В мифопоэтических текстах и представлениях разных народов нашли отражение различные модели творения мира. Широко распространенной во многих культурах является так называемая "ремесленная" модель, представляющая создание мира как процесс изготовления объекта того или иного ремесла, мастерства: гончарного, кузнечного, кулинарного и др. "Ремесленная" модель наглядно демонстрирует переход от хаоса, бесформенности (сырьевая масса: расплавленный металл, размешанная глина, бродящее тесто и т.п.) к упорядоченности, то есть к обретению формы и возможности зрительного восприятия созданного объекта.

У восточных славян, например, были известны представления о возникновении мира как о процессе, аналогичном изготовлению нити или полотна. По определению носителей традиционной культуры, мир "свивается", как нить, или "снуется", как основа для тканья. Творение мира как пространства по типу изготовления объектов прядильно-ткацкого мастерства не исчерпывается лишь использованием терминологии этого женского занятия. В обрядовой практике и в фольклорных текстах образы нити и полотна символизируют пространственные объекты, чаще всего дорогу; в сказках они нередко превращаются в само пространство: клубочек ниток, ведущий героя, - и есть пространственно оформленный путь, в котором реализуются события его жизни. Для сказок характерен также образ клубка, в который сворачивается целое царство. Мотив создания пространственных объектов, достигающих космических масштабов, с помощью тканья или вышивания очевиден в сказочном сюжете "Царевна-лягушка": изображение на ковре, который героиня изготавливает для своего свекра, есть ни что иное, как небо и земля, солнце и луна, травы и цветы, города и пригородки.

С идеей формирования в Святки миропорядка связано озвучивание в это время фольклорных текстов, содержащих представления об устройстве мира. Так, у русских в святочный период вечерами было принято загадывать загадки и рассказывать сказки, что, при свойственной традиционному сознанию вере в магическую силу произнесенного слова и в возможность его материализации, должно было способствовать акту "рождения" мира.

Ориентированность Святок на времена первотворения, с одной стороны, и на продолжение жизни в установленной системе координат в будущем, - с другой, обусловливает традиционные представления о святочном периоде как пространственно-временной точке, в которой соединяются прошлое, настоящее и будущее (так, в частности, святочный период, осмысляемый как единый праздник перехода к будущему, соединяет в себе конец старого и начало нового года). Такое положение, явно отмеченное признаком хаотичности, размытости пространственно-временных границ, создает прецедент взаимопроникновения и контакта разноприродных "миров" ("миры" живых и мертвых, людей и мифологических существ, культуры (социума) и природы), которые в обыденное время четко разграничены и, в определенном смысле, самодостаточны. Хаотичность святочного периода, допускающая диалогические отношения мира людей с "иными" мирами, делает возможным получение сакральной информации, знания об идеальном миропорядке, которое дает энергетический толчок для нового жизненного витка в рамках наступающего годового цикла.

Идеей контакта и взаимообмена между "мирами" пронизана почти вся святочная обрядность. Во время гаданий, например, предполагалось, что знание о судьбах, которые "пишутся" за пределами мира людей, приобретаются в результате общения с нечистой силой, связанной с миром мертвых и миром природы. Так же и исполнители обрядовых акций в обходных ритуалах славления Христа и посевания, колядования и ряженья воспринимались в традиционном сознании как посредники между миром людей и миром природы. Обеспечение магической действенности обрядов и, следовательно, достижения желаемого - хороший урожай, приплод скота и благополучие в хозяйстве - в значительной мере зависело от правильного ведения символического диалога хозяев с "посланниками" "иного" мира, то есть, от соблюдения предписанных традицией норм поведения: радушный прием и щедрое одаривание обходчиков. Те же цели, равно как и стремление к равновесию в природе и мироустройстве в целом, предусматривали обряд кликанья мороза и обычай "греть покойников"; последний заключался в ритуальном возжигании костров в крестьянских дворах в кануны главных святочных праздников. Совершение этих обрядовых акций осмыслялось как забота о природной стихии и душах умерших, которые, в свою очередь, позаботятся о благополучии урожая в новом году. Таким образом, в основе данных ритуалов лежит все тот же механизм диалогических отношений человека с силами "иных" миров.

Помимо совершения обрядности залогом обеспечения благополучия во всех областях жизни в новом году являлось соблюдение ряда трудовых запретов, закрепленных в традиции за временем Святок. С другой стороны, некоторые обыденные действия приобретали продуцирующие свойства как раз за счет методичного выполнения их в течение всего святочного периода. Так, например, в Калужской губ. женщины на Святках каждый вечер подметали в избе: считалось, что от этого лен уродится лучше и будет чище.

Традиционно Святки делились на две части - "святые вечера" (от Рождества до Васильева вечера) и "страшные вечера" (с ночи под Новый год и до Крещения Господня). Несмотря на то, что весь святочный период считался в народе временем "без креста", то есть временем, когда только что родившийся Иисус еще не был крещен, особый разгул нечистой силы связывался именно со "страшными вечерами", что отразилось в соответствующем названии. По народной легенде, "в эти страшные вечера /…/ Бог на радостях, что у Него родился Сын, отомкнул все двери и выпустил чертей погулять. И вот, черти, соскучившись в аду, как голодные, набросились на все грешные игрища и придумали, на погибель человеческого рода, бесчисленное множество развлечений, которым с таким азартом предается легкомысленная молодежь" (Максимов С.В., 1994, с.267). В этой легенде сквозь призму христианской морали находят отражение архаичные представления о Святках как о периоде, отмеченном признаком хаотичности в связи с процессом формирования миропорядка, "издержкой" которого является проникновение в мир людей существ "иной" природы.

К такого типа существам, появление которых связывается в традиции именно со Святками, относятся бесы в образе людей с железными головами, в остроконечных шапках, которых в Вятской, Пермской губ. и в Сибири называли "шилuкунами", на вологодчине - "шулыкaнами", в Архангельской губ. "шулuкунами" или "чулuкунами". В последней считали, что изо рта у этих существ идет огонь, в руках они держат каленый крюк, которым загребают детей, находящихся во время Святок в неурочные часы на улице. В Вологодской губ. верили, что "шулыканы" - дети кикиморы, которые рождаются в Святки в ненастные ночи и вылетают через трубу на улицу, где и живут до Крещенья. Они могут показаться ворожащим девушкам в виде чертенят черного цвета, с маленькими рожками и козлиными ножками. Здесь же "шилыханов" воспринимали как "мальчишек"-пакостников и шалунов, живущих артелями в заброшенных постройках; они делают мелкие гадости: могут пьяного в лужу завести, столкнуть в грязь человека и под. В Олонецкой губ. святочные нечистые духи в облике человека или животного назывались "святке". Такой дух считался опасным для гадальщиц, но он не мог, по народным представлениям, переступить черту, проведенную железным предметом. Полагали, что "святке" в равной степени мог и повредить человеку, и принести добро. В Калужской губ. верили в появление "святочниц" - некрасивых, покрытых волосами духов, поющих и пляшущих в банях и неосвященных избах. В Орловской губ. считали, что тем, кто участвовал в святочном ряженье, явится нечистый бес "святоша". Сущность всех этих духов, а также вообще выход на землю в Святки нечистой силы как проявление состояния хаоса в процессе становления миропорядка определенным образом соотносятся со святочными ритуальными действами: ряженьем, игрищами молодежи, гаданиями и т.п., содержащими элементы внешнего уподобления человека существам "иного" мира, а также с особыми ритуализованными формами поведения: воровство, бесчинства, осуждаемые в другое время и в корне отличающиеся от повседневных норм поведения.

Помимо нечистой силы, в Святки, особенно в "страшные вечера", активность проявляли, по народным представлениям, колдуны и ведьмы. Только колдун или колдунья, по поверьям, могли придти в чужую избу накануне или в день праздника и попросить огня из печи, что, несомненно, должно было привести к "выведению спорины" в доме, то есть - удачи, благополучия. В южнорусских губерниях бытовали рассказы о том, что голодные ведьмы в "страшные вечера" задаивали коров.

С верой в козни колдунов и в возможность совершения в Святки временного или окончательного взаимообмена субъектов между "миром" людей и "иным" миром, связаны многочисленные рассказы об оборотнях - несчастных людях, которых колдун или колдунья заставили принять вид какого-либо животного. Сами колдуны, чтобы обрести облик животного (свиньи, волка и др.), перекидываются в подполе с заклинаниями через двенадцать ножей, стоящих лезвиями кверху. Очень часто они проделывают это в Святки и тешатся, пугая запоздалых прохожих, причем не только одиноких, но и целые партии людей. Того, кого колдун укусит, становится оборотнем, как правило, на срок в семь лет. Укушенный обычно обращается, по поверьям, в волка и бежит в леса, подальше от населенных мест, где он может принести зло, а его самого могут убить. Если колдун и колдунья добровольно принимают звериный облик, то оборотень-человек оказывается жертвой. Сердце и рассудок у него остаются человеческими: он старается не делать никому зла, ему жаль испугать человека, поэтому он убегает от людей. Считали, что оборотень опасен только в Святки, когда ему делается необыкновенно грустно и тоскливо. Иногда он пробегает огромные расстояния только для того, чтобы взглянуть на родной дом. И если в это время попасть ему навстречу, то он может укусить человека, и последний станет оборотнем, а первый вновь примет человеческий облик. Но, по народным представлениям, страдания оборотней столь велики, что они не желают передавать их другим и владеют собой в течение семи лет. По прошествии срока, в Святки же, оборотни обретают человеческий облик, оказываясь в своей старой одежде, иногда очень далеко от родных мест.

С той же идеей взаимообмена между "мирами" можно связать народные представления о том, что во время гаданий нечистая сила может удушить, то есть умертвить, неосторожную гадальщицу или утащить ее в "иной" мир, что есть одно и то же. С другой стороны, на Русском Севере существовали поверья о том, что в Святки, в день Крещения Господня, могут возвратиться, оказавшись вдруг у "иордани" или в бане, проклятые или пропавшие без вести дети или люди, которые, по их рассказам, время отсутствия проводили под водой у водяных.

В связи со столь опасной спецификой святочного периода, чтобы оградить себя, скот и все хозяйство от воздействия нечистой силы и колдунов, накануне и в дни праздников, особенно в "страшные вечера", крестьяне производили очистительно-охранительные акции (см. Васильев вечер, Крещение Господне).

Полное и окончательное очищение от "страшных вечеров", с их ужасами, разгулом и бесчинствами, совершалось в день великого водосвятия в Крещение Господне - в праздник, завершавший Святки - время "без креста" - и манифестирующий установление порядка, расставляющего все на свои места.

Итак, Святки являлись своего рода энергетическим импульсом, дающим начало очередному витку жизни природы, в том числе и каждого отдельного человека как части природы. Помимо этого, две святочные недели представляли собой важнейший период, в пределах которого в максимально концентрированной форме происходила "передача" от старших младшим коллективного знания, то есть закрепленного в веках знания многих поколений. Получение новыми поколениями этого знания делало возможным сохранение и дальнейшее развитие культурной традиции. В этом плане чрезвычайно важной в святочное время была роль стариков, несмотря на сложившееся в народном сознании восприятие Святок как молодежного праздника. Так как старики, по народным представлениям, из всех социовозрастных групп общины были наиболее близки к "иному" миру, они закономерно оказывались посредническим звеном между молодостью и вечностью, то есть поддерживали традицию и передавали свой опыт и знания молодому поколению.

В Святки посредническая функция стариков реализовалась в разных формах: и на уровне слова, и на уровне обрядового действия. Именно старики и пожилые люди святочными вечерами на игрищах и дома загадывали загадки, рассказывали сказки и былички детям и молодежи. Им же принадлежала ведущая роль в исполнении некоторых обрядов (см. Гадания об урожае), в руководстве молодыми в обрядовой ситуации (см. "Страшные" гадания), в трактовке и разъяснении примет и гаданий и т.п. В быличках, события которых относятся к святочному периоду, знание пожилых оказывается жизненно важным (см. Кесаретский поросенок).

В свете представлений о действенности и магической силе произносимого в ритуальной ситуации слова, нашедших отражение в известной поговорке - "Слово не воробей, вылетит - не поймаешь", - значимость посреднической функции стариков проявлялась и в определении будущего природы/мироустройства и социума - за счет передачи коллективного знания в данных сферах традиционной культуры, и в определении будущего конкретных судеб молодых людей: именно старикам принадлежала ведущая роль "арбитров" в обряде "смотрин невест" (см. Крещение Господне), а также в формировании репутации парней и девушек во время святочных игрищ молодежи.

Сочельник (сочевник) - народное название кануна праздников Рождества Христова и Крещения / Богоявления. Слово "сочельник" восходит к словам "сочиво" и "сочень", которые в свою очередь произошли от "сок". Сочивом у русских называли сок, или молоко, из семян, а также кушанье, состоящее из зерен, то есть кашу. Такую постную кашу ели в рождественский и крещенский сочельники. Сочнями же назывался вид лепешек на конопляном масле, а также сдобные выпечные изделия с начинкой сверху (шаньги, ватрушки) или без нее (пряженики). Постные и пресные сочни изготавливали к Рождеству, поэтому название "сочельник" относится прежде всего к кануну Рождества Христова.

Сочни или тесто для них нередко использовались девушками для святочных гаданий, в ночь на Рождество или в день самого праздника: с сочнем спрашивали имя суженого на улице; в проделанные в тесте дырочки смотрели через подворотню на проходящих и по внешнему виду первого встречного судили о будущем.

В сочельники, рождественский и крещенский, обычно готовились к празднику: с особенной тщательностью мыли в доме полы, стены и потолок; аккуратно все прибирали, обтирали от пыли иконы и украшали красный угол. В эти дни обязательно соблюдали строгий пост, то есть полностью отказывались от пищи до момента обрядовой трапезы в полночь. Неотъемлемой частью сочельников являлись домашние моления, а также посещение служб в церкви (см. также Рождество Христово, Крещение).

Ритуальная каша из цельных зерен, ягод и меда. Готовилась в канун святочных праздников: Рождество, Новый год, Крещение, дни общего поминовения усопших (родительские дни). Обрядовое значение кутьи обусловлено символикой трех ее составляющих ингредиентов.


Кутья - ритуальная пища, являющаяся обязательным блюдом трапез в кануны святочных праздников: Рождества, Нового года, Крещенья, - а также в дни общего поминовения мертвых, или родительские дни: Масленичная суббота, Радуница, Троицкая суббота и Дмитриев день. Кутья представляет собой род каши, особенностью которой является использование цельных зерен и ягод, а также меда, придающего блюду сладкий вкус.

Значение кутьи как обрядовой пищи обусловлено символикой составляющих ее ингредиентов. Так, зерно (чаще всего пшеница, а также ячмень, пшено; в городской среде рис; в Вологодской губ. к пшенице добавляли горох) в традиционной культуре является символом жизни и плодородия, так как оно и надолго сохраняет, и вновь воссоздает жизнь, и умножает ее. На примере брошенного в землю зерна наиболее ярко очевиден свойственный традиционной культуре мотив возрождения через смерть, нашедший место и в загадке о хлебном зерне:

"Покойник, покойник
Умер во вторник,
Пришел поп кадить,
А он в окошко глядит"

(Пословицы, поговорки, загадки, 1961, № 386, с.211).

Реальная жизнь зерна в рамках календарного года (семя - растение - семя ) является одним из витков вечного кругооборота жизни. Кроме того, из одного семени вырастает колос со множеством зерен, что объясняет использование в обрядовой практике зерна как объекта, обладающего продуцирующей силой.

Добавляемые в кутью ягоды (изюм; сушеная черемуха в Сибири) являются тем же семенем, облеченным плодом и, соответственно, имеют то же символическое значение, что и зерно.

Третьим компонентом кутьи был мед, или сыта (разварной мед на воде). В Сибири мед заменяли хлебным суслом - сладковатым наваром на муке и солоде (солод - пророщенное, засушенное и крупно смолотое хлебное зерно; является основой для варения пива). В Вологодской губ., если не было меда, то в кутью добавляли сок конопляного семени.

Символическое значение меда связано с образом пчелы, его производительницы. Народное отношение к пчеле как к священному существу объясняется представлениями о ее идеальности по самым разным параметрам. Одно из наиболее распространенных народных определений пчелы - "Пчела Божья угодница", так как доставляет воск на свечи. Представление о пчеле как высоком (божественном) существе нашло отражение в поверье, что она жалит только грешника. В мифопоэтических представлениях образ пчелы связывается с женским началом, но его исключительность подчеркивается, например, в загадках отличием от какого бы то ни было социовозрастного статуса женщины при полной реализации всех жизненных женских задач и работ: "Ни девка, ни вдова, ни замужняя жена: детей водит, людей питает, дары Богу приносит" (Даль В.И., 1996, т.3, с.546). В этом же ключе в загадке подчеркивается безгрешность, непорочность пчелы: "Ни солдатка, ни вдова, ни замужняя жена: много деток уродила, Богу угодила"(Даль В.И., 1996, т.3, с.546). Близость пчелы к Богу через социовозрастные статусы "чернички" (старой девы) и "старухи", также отмеченные признаком непорочности, и созидательное начало пчелы отразились в загадках: "В тесной избушке ткут холсты старушки" и "Сидят чернички в темной темничке, вяжут вязеночки, без иглы, без ниточки" (Даль В.И., 1996, т.3, с.546). Идеальность работы пчелы раскрывается и через мотив необычности ее труда ("без иглы, без ниточки"; ср. также: "Сидит девица в темной темнице, вяжет узор, ни петлей, ни узлом"(пчела) - Даль В.И., 1996, т.3, с.456), и через мотив избыточности труда пчелы ("И на себя, и на людей, и на Бога (церковь) трудится" - Даль В.И., 1996, т.3, с.545-546), и через определяющий предыдущие мотив знания-мудрости пчелы ("Одной пчеле Бог науку открыл" - Даль В.И., 1996, т.3, с.546). Последний мотив, несомненно, высокой степенью "организованности" пчел и создаваемых ими меда и сот. Структура пчелиных сот, по народным представлениям, характеризуется тем, что окружности их ячеек при пересечении образуют подобие креста, в отличие от сот водяного, которые последний опускает в улей пчеловода, принесшего ему жертву. В таких сотах ячейки, расположенные одна за другой, образуют общую трубку. Противопоставление пчелиных сот и сот водяного еще раз отсылает к мотиву причастности пчелы к Богу. Существенными являются также мифопоэтические представления об "иностороннем" происхождении пчелы: из заморской стороны - из земли Египетской, из горы, из пещеры в стране "идольской" или, наоборот, райской. У русских широко распространена также легенда о происхождении пчел из мертвой лошади, брошенной в воду. В свете отмеченной выше универсальной для традиционной культуры идеи вечного кругооборота жизни представляется существенным мотив возникновения пчелы из тела мертвого животного или из "иного" мира (гора, пещера, райская или "идольская" страна). Показательно в этом же плане, что "в раннехристианском искусстве катакомб пчела символизировала восставшего из смерти Христа, бессмертие" (МНМ, 1992, т.2, с.355). Все эти многочисленные представления о пчеле (исключительность, божественность, непорочность, созидательность, мудрость образа, то есть, в конечном счете, - идеальность) обусловливают и соответствующее символическое значение меда как обрядовой пищи: и в чистом виде, и в составе ритуальных блюд (хмельных напитков, пирогов, пряников и проч.), в том числе и в кутье.

Таким образом, символика всех составляющих кутьи - зерна, ягод, меда - и, соответственно, ее самой сводится к идее постоянного возрождения жизни через смерть. Ритуальное вкушение подобной пищи приобщало и человека к этому процессу вечного кругооборота жизни. Поэтому кутья входила в состав блюд основных "пограничных" временных вех святочного периода, открывающего новый календарный круг, а также использовалась в "переходных" обрядах жизненного цикла человека (родины, свадьба, похороны). Особо закрепившееся в традиции и сохраняемое до сих пор приготовление кутьи к поминальному столу (кутью, наряду с другими блюдами, приносили также на могилы родных в Радуницу) свидетельствует об актуальности вкушения жизнеутверждающей пищи именно для мертвых. С другой стороны, обязательность кутьи для святочных трапез указывает на то, что Святки были временем поминовения умерших, то есть временем включения их вновь, как и всего в природе, в вечный круговорот жизни. Для поддержания своих предков в этом движении часть пищи и поминального, и святочного стола специально оставлялась для них.

Во время праздничной трапезы кутья занимала почетное место на столе, покрытом белой скатертью. В некоторых местах в рождественский сочельник горшок с кутьей ставили в красный угол вместе с не обмолоченным снопом ржи. Часть оставшейся после ужина кутьи дети разносили по домам бедняков, а часть вместе с другими недоеденными блюдами до утра сохраняли на столе для душ покойных.

По кутье гадали о будущем годе: если только что приготовленная каша вылезала из горшка, если горшок с нею треснул в печи, если кутья оказывалась белой и мелкой, это считали предзнаменованием беды в доме. Если же горшок был полон, а кутья во время приготовления покраснела, то в семье ждали удачи и счастья. Во Владимирской губ. девушки, чтобы узнать имя "суженого-ряженого", в крещенский сочельник выходили на улицу с ложкой кутьи под фартуком и спрашивали имя первого прохожего. В Ярославской губ. с помощью кутьи узнавали о деловых качествах будущего жениха: готовую кутью ставили на колодец и смотрели, кто прилетит ее клевать; если ворон - то жених будет непутевый, а если сорока - то проворный.

Кутья была настолько важным обрядовым блюдом, что дала название святочным трапезам: первую, рождественскую, в южнорусских губерниях называли "постной" или "богатой" кутьей; вторую, в Васильев вечер, - "богатой" в южнорусских и "жирной" в северо-западных губерниях"; третью, в крещенский сочельник, - "голодной" кутьей. В Новгородской и Псковской губерниях рождественский сочельник назывался "кутейником".

Колядование ("козла петь", "кликать луг", "кликать авсень", таусенькать) - один из магических святочных обрядов обходного характера (см. также Посевание, Ряженье, Славление Христа), который совершался в рождественский сочельник, рано утром в Рождество или в день наступления Нового года, реже - накануне Крещенья, - то есть в моменты, осмысляемые в народном сознании как рубежные, переходные от старого времени к новому.

Собравшись в назначенное время, группа колядовщиков выбирала мехоношу (несущего мешок) и направлялась к краю деревни. У первого дома обходчики останавливались под окном и кричали: "Хозяин с хозяюшкой, можно ли коляду покликать?". Получив разрешение, колядовщики начинали поздравительную песню, в которой крестьянский дом назывался теремом, а хозяин с хозяйкой и детьми сравнивались с месяцем, солнцем и частыми звездочками. Закончив величание, колядовщики требовали угощения, и благодарные за поздравление хозяева подавали обходчикам в окно разную снедь со стола и заранее приготовленные печенья и пироги. В ответ на обильные дары колядовщики исполняли песню, в которой желали домочадцам и хорошего урожая, и приплода скота, и благополучия в хозяйстве в новом году, после чего отправлялись к другой избе, затем - к третьей, четвертой и так далее. Обойдя все дома деревни, колядовщики собирались в избе, выкупленной молодежью для святочных игрищ, и начинали дележ подарков. Из части продуктов обходчики готовили еду и угощались все вместе. Незаметно приближалось время игрища, и совместная трапеза с шутками и всеобщим весельем плавно переходила в посиделку.

Свое название обряд колядования получил от слова "коляда", в различных огласовках известное всем славянским и некоторым другим европейским народам. Оно, в свою очередь, восходит к латинскому слову "calare", означающему "выкликать": в Древнем Риме существовал обычай выкликания главным жрецом первого дня каждого нового лунного месяца; здесь же "календами" назывались первые десять дней каждого месяца. Со словом "календы" связано также происхождение слова "календарь". Другие названия обряда связаны либо с припевом ("таусенькать" - от "таусень" так же, как "колядовать" от "коляда"), либо с тем или иным образом (луг [плуг], козел), упоминаемом в песне, исполняемой колядовщиками.

Участниками обряда колядования являлись группы от трех до семи-десяти человек, иногда - больше: в Енисейской губ. - до тридцати, а в некоторых местах Вологодской и Вятской губерний - до ста человек. Половозрастной состав группы мог быть разным: только девушки или только парни, реже - смешанные группы, дети. Как правило, в каждую группу собирались индивиды одной возрастной категории: дети образовывали один коллектив, подростки - другой, достигшие совершеннолетия - третий. Это обусловливалось наличием в традиционной культуре у каждого возраста своей собственной компании для проведения свободного или праздничного времени, а также для участия в тех или иных занятиях. В Московской губ. колядовать могли дети (мальчики) по одному. На Русском Севере и в Сибири святочный обход с исполнением величально-поздравительных песен (виноградий), а также духовных стихов, производили группы мужчин: на Пинеге - пожилые; в Поморье, Холмогорском районе - старики; на Мезени, в Вятской и Енисейской губерниях - взрослые мужчины; в Олонецкой губ. - "матерые".

В группе колядовщиков выделялись запевала и "мехоноша" (или "мехоноска"); последний выбирался коллективом, в его функции входило носить мешок (ведро, лукошко, горшок или подобные емкости) для собирания даров, подносимых участникам обряда, и распоряжаться дележом сбора. В Сибири колядовщики могли носить с собой звезду, как при Славлении Христа.

Обряд колядования имел четкую, закрепившуюся в традиции структуру, во многом совпадавшую с рядом черт других ритуальных акций обходного характера.

Подойдя к дому, колядовщики, если это было принято в местной традиции, спрашивали позволение поздравить хозяев и, получив согласие, приступали к пению. После исполнения величально-поздравительной песни колядовщики требовали угощения, и хозяева выносили им дары. В ответ следовали формулы благодарения и пожелания добра в новом году, и участники обряда отправлялись к другому дому.

Так обряд выглядел там, где было распространено колядование обобщенного типа, при котором поздравление колядовщиков адресовалось всей семье в целом. В этом случае колядующие, как правило, не входили в дом, а пели песню прямо под окнами. Такой вариант обряда представляется наиболее архаичным. Развившимся из обобщенного и более развернутым являлся дифференцированный тип колядования: обряд начинался под окном, затем перемещался в дом, а величальные песни исполнялись для каждого члена семьи; колядовщиков же могли угостить прямо в доме и даже усадить за стол.

Наиболее устойчивые названия колядных песен - "коляда" или "колядка" - общеславянские, "овсень" или "таусень" и "виноградье" - русские, - получены ими по постоянным припевам или рефренным восклицаниям, повторяющимся после каждой строки ("Коляда! Коляда!", "Овсень!", "Виноградье красно-зеленое!"). Если колядки, исполняемые в России повсеместно, могли сосуществовать на одной территории с овсенями и виноградьями, то два последних вида песен практически никогда не бытовали в рамках одной местности.

Ответом на величание, выраженное в колядке (овсене, виноградье), было одаривание обходчиков. Оно являлось обязательным элементом обряда, так как именно от него зависела судьба крестьянина на будущий год. Это связано с традиционными представлениями о клядовщиках как представителях "чужого", "иного" мира, обладающих магической силой; по мнению Л.Н. Виноградовой, участники обряда инсценировали приход душ умерших (Виноградова Л.Н., 1982, с.148). Вера в магическую силу колядующих реализовалась в действиях следующего рода: "первому вошедшему с колядой мальчику хозяйка давала горсть льна, для того чтобы лен в этом году был хорош. Второго вошедшего мальчика сажают в красном углу на шубу, вывернутую вверх шерстью, чтобы овцы были мохнатые и всего в хозяйстве было бы вдоволь" (Зернова А.Б., 1932, с.17). Однако магическая сила "чужаков", "пришельцев" по отношению к крестьянину могла обернуться как своей положительной, созидательной стороной - при правильной реакции на появление колядовщиков (приветливость, щедрость в одаривании), так и отрицательной, разрушительной - при несоблюдении принятых в традиции норм поведения (оставление поздравления без ответа, скупость). В этом плане акция колядования представляет собой одну из обрядовых форм равноправного контакта, диалога и обмена между "мирами" человека (социума, культуры) и природы. Отсюда традиционная оценка категоричности требования даров колядовщиками как чего-то должного и закономерного.

О восприятии колядовщиков в народном сознании как представителей "чужого" мира свидетельствует их "пространственное закрепление" вне дома ("своего" пространства) в более архаичном (обобщенном) типе обряда. Обходчики не заходили в дом; в Новгородской губ. существовало представление о том, что коляда в дом не ходит, она остается под окнами, а приглашать ее в дом нельзя. Соответственно, колядовщики стояли под окном и дары получали тоже через окно. В текстах колядок сохранились названия окон, через которые подавали угощение: "заднее" - окно, служащее для выпускания дыма в курных избах и находящееся в углу у самого пола; "волоковое" - окно с "волоком" (задвижкой в виде ставня), выполняющее ту же функцию, что и "заднее" окно, а также для подачи милостыни и спрашивании, кто пришел в дом; "суднее" - волоковое или простое окно против устья печи над "судной" (посудной) лавкой; "печное". Все эти типы окон, очевидно соотносящиеся с печью, равно как и некоторые другие пространственные ориентиры внутри избы (дверь, люк в подпол, печные задвижки и заслонки, окна, порог) осмыслялись в традиционном сознании как границы между "своим" и "внешним" мирами; открывание этих "границ" в обрядовой ситуации делало возможным осуществление контакта противостоящих "миров".

При отказе одарить обходчиков или при проявлении хозяевами жадности неизбежно следовали формулы-угрозы, содержащие самые неприятные для крестьянина пожелания: от неурожая и увода скотины со двора до смерти в новом году. Представления об опасности и разрушительной силе колядовщиков как представителей "иного" мира могли реализоваться не только на словесном уровне; являвшиеся расплатой за плохой прием, угрозы нередко переходили в конкретные бесчинства, совершаемые группами мужской молодежи (см. Святки) и наносящие значительный урон в хозяйстве. Неприятности такого рода не сулили ничего хорошего в течение всего года, так как, по традиционным представлениям, переходный период от старого года к новому определял судьбу на весь следующий годовой цикл.

Напротив, в случае правильного поведения хозяев и полного удовлетворения дарами колядующих, последние произносили слова-благопожелания, которые, по народным представлениям, обладали магической силой и выступали своего рода гарантом благополучия во всех областях крестьянской жизни. Основным было пожелание хорошего урожая, приплода скота, здоровья всех домочадцев, а также - скорой свадьбы взрослым детям хозяина и рождения детей молодоженам.

Считалось, что степень благополучия семьи в новом году напрямую зависела от щедрости хозяев и, следовательно, от обильности даров, подносимых обходчикам. Крестьяне Московской губ. считали, что если хозяйка не подаст колядующим, то в хозяйстве в новом году не будет проку.

Наиболее распространенными дарами для колядовщиков повсеместно были мучные изделия: специальные обрядовые печенья в виде коней, коров и птиц ("калёдушки" в Московской губ., "овсеньки" - в Рязанской; "козули" - во многих местностях), круглые пресные лепешки (саратовские "колядашки", владимирские "колёдки") и блины, сдобные "кокурки" и "каракульки" в Новгородской и Владимирской губерниях, а также ватрушки, пироги - везде у русских. Помимо выпечных изделий обходчиков одаривали зерном, крупой, мукой, маслом, сметаной, яйцами, пивом, чаем, сахаром, деньгами. В Поволжье и южнорусских губерниях было принято благодарить "свиными ножками" (окороками), "кишкaми" (колбасами, начиненными гречневой кашей, нередко - с добавлением рубленой говядины), кусками вареного мяса или ветчины. В Вятской губ. из дома, в котором жила девушка на выданье - невеста, колядующим обязательно подавали свиную ногу и пирог с мясом.

Полученные от колядования деньги и продукты использовались на общие нужды коллектива обходчиков. Так, в деревнях Архангельского р-на, местами в Поморье и Обонежье в начале ХХ в. девушки ходили "славить" и петь виноградье, чтобы оплатить избу для святочных игрищ. Изба стоила от 30 до 60 р., поэтому девушки накануне Рождества ходили и по своей, и по соседним деревням, чтобы получить побольше денег. Вырученные деньги они отдавали хозяйке или хозяину избы, а калачи делили между собой. На второй день Рождества девушки пели виноградья уже только в своей деревне, а дележ калачей и рождественских козуль незаметно переходил в посиделку. Во Владимирской губ. из полученных в дар натуральных продуктов колядовщики в день Нового года стряпали себе кушанья и устраивали общую трапезу.

Местами в Вологодской губернии во время колядования, устраивавшегося детьми под Новый год, просили подать не угощение, а лучину, которую затем сжигали посреди деревни. В таком случае при обходе пели:


В Кадниковском у. Вологодской губ. мальчишки 7-10 лет собирали лучину для освещения помещения, в котором проводились святочные игрища.

В конце ХIХ - начале ХХ вв. колядование постепенно утрачивало значение магического обряда, превращаясь в святочное развлечение. Этот процесс отразился прежде всего на содержании колядок, сопровождавших действо: они нередко сокращались до одной лишь просьбы одарить. При колядовании, становящемся по большей части забавой детей, стали использоваться песни из детского репертуара, не имеющие ничего общего с величаниями и пожеланиями заклинательного характера, свойственного колядным песням.

Более долгая "обрядовая жизнь" оказалась у виноградий и овсеней более позднего, дифференцированного, типа колядования, предназначавшихся для величания отдельных половозрастных групп, особенно для достигших совершеннолетия девушек и парней. В некоторых местах на Русском Севере девушек в Святки специально приглашали "припевать невест" виноградьем, и в богатых домах их хорошо одаривали. В подобных случаях колядование становилось своего рода смотринами невест. Так, в Поволжье и в районе Мурома овсень исполняли девушки-"невесты". Они, набелившись и нарумянившись, надев лучшие наряды, обходили дома "женихов" и исполняли им величальные песни, после чего хозяева усаживали девушек за стол и вместе с "женихом" угощали их вином, высматривая себе невесту. Такой обычай в этих местностях существовал вплоть до начала ХХ в.

Посевание - обходный магический обряд, направленный на обеспечение урожая в новом году. Посевание производилось в дни, осмысляемые в сознании крестьян как начало нового этапа в хозяйственной деятельности, то есть в первый день Рождества или в Новый год. В этом плане обряд посевания примыкает к другим ритуалам святочного периода (колядование, гадания и др.), освященным идеей магии первого дня: приуроченность действий к конкретному времени (первому дню, началу цикла) являлась одним из важнейших условий, обеспечивающих действенность данной акции по отношению к будущим результатам, в случае посевания - урожай хлебов.

Обряд посевания совершался в каждом крестьянском доме: посевальщики поутру обходили все избы и разбрасывали зерна разных культур.

Исполнителями обряда были в основном дети, по большей части мальчики., что, возможно, связано с закреплением в традиции функции сеятеля за представителями мужского пола. В южнорусских губерниях в роли посевальщика выступал деревенский пастух. Показательно, что в обоих случаях при посевании семена возвращались к крестьянину через посредников (детей, пастуха), которые сами не участвовали в процессе их выращивания: так, дети, вероятно, брали зерно у взрослых, а пастух получал его за свою работу в конце сезона пастьбы.

Семена приносили в дом в рукавицах (дети) или в мешке (пастух) и "сеяли" (бросали) в красный угол, либо пастух-посевальщик, не переступая порога, обращался к хозяйке: "Держи подол!", - и хозяйка подставляла фартук или подол, куда из-за порога бросались три горсти зерен из мешка. То, что посевальщик не переступал порог, еще раз подчеркивает его посредническую миссию: в символическом плане податель семян и, следовательно, будущего урожая являлся представителем "чужого", "иного" мира, тогда как в обыденной жизни пастух, известный всем деревенским жителям, ежегодно обращавшимся к его услугам, мог спокойно заходить в избу.

Бросание семян в обряде посевания сопровождалось словами или песнями, содержанием которых являлось описание действия сеяния, поздравление хозяев с Новым годом и требование вознаграждения за совершение обряда:



В некоторых песнях посевальщиков в заговорно-императивной форме высказывалось пожелание урожая различных зерновых культур:



Иногда в песнях обряда посевания упоминаются св. Василий, день памяти которого приходился на 1 января (то есть на Новый год), и Господь, выступающие в роли посевальщиков:


Обязательным элементом обряда было одаривание посевальщика пирогом или чем-либо другим. Если посевальщик замечал нежелание хозяйки отблагодарить его, то предупреждал ее :

"А не дашь пирога - я корову за рога!" (Солодовников Д.Д., 1916, с.102).

Зерна, полученные во время обряда посевания, берегли и сохраняли до посева как обладающие продуцирующей силой и обеспечивающие хороший урожай.

Обряд посевания являлся, без сомнения, земледельческим, и в то же время он был направлен на обретение благополучия в доме крестьянина в самом широком смысле, на что указывают тексты типа:


В этом плане обряд посевания типологически близок обряду обсыпания зерном молодых во время свадьбы.

Виноградье - один из типов величально-поздравительных песен (два других - колядка, овсень) магического характера; исполнялось во время святочного обходного обряда колядования. Свое название этот тип песен получил по рефрену, повторяющемуся после каждой строки "Виноградие красно-зеленое!". Образ винограда в традиционной русской культуре связан с представлениями о богатстве, любви и благополучии. В восточнославянском песенном фольклоре он является символом новобрачных. В Поморье и еще в некоторых местах на Русском Севере один из сюжетов виноградий имеет припев "Из-за Дунай", "А Здунай мой, Здунай!".

В отличие от колядок и овсеней виноградья могли исполняться в течение всего периода Святок, а не в один, два или три дня, закрепленных в традиции за обрядом колядования.

Виноградья были известны в Сибири и на Дальнем Востоке, в ряде районов Волго-Оксеого бассейна и Поволжья, в Псковской, Курской и Сумской областях. Две последние "считаются зоной первоначального формирования русских виноградий. Рефрен с упоминанием "вина-винограда" позволяет соотнести виноградья с аналогичными украинско-белорусскими колядками и волочебными песнями, имеющими подобные припевы: "Да віно ж мае зеляно!", "Коляда, коляда! Виноградная, красная, зеленая!" и т.п." (Славянские древности, 1995, с. 377). Но наиболее распространены были виноградья на Русском Севере, где они развились в длинные хоровые песни, исполняемые в торжественном тоне и имеющие подробно разработанные сюжеты.

Основными исполнителями виноградий были девичьи группы, но не только; от половозрастного состава обходчиков зависело то, в каком месте совершалось пение величаний. Так женские и девичьи группы исполняли виноградья в доме: на Русском Севере - в избе; в районе Мурома и в Поволжье - в сенях и в избе; на Колыме - во дворе и в избе. Смешанные группы девушек и парней в Сумской и Псковской областях пели перед домом. Мужские коллективы на Русском Севере и в Сибири - перед домом, иногда по просьбе хозяев продолжали петь в избе.

Виноградья относятся к дифференцированному типу святочных обходных песен, то есть адресованных отдельным членам крестьянской семьи. Они делятся на величания для холостых и женатых. Внутри первой группы различаются виноградья "девьи" и парням, а внутри второй - женатым семейным и женатым бездетным (молодоженам).

В отличие от колядок и овсеней с характерными для них хозяйственными и особенно аграрно-земледельческими мотивами, в виноградьях преобладает свадебная и брачно-семейная тематика. Каждой группе виноградий (с точки зрения адресата) соответствовал определенный круг сюжетов.

Тематика наиболее распространенных сюжетов виноградий для девушки соотносится с характерными для этой половозрастной группы занятиями в предбрачный период: вышивание (девица в шатре вышивает платок или ковер; проходящий мимо молодец сообщает ей о своем желании взять ее замуж), "гуляние в саду" (девица идет в сад слушать соловья, который сманивает ее на чужую сторону, к чужим родителям).

Для сюжетов виноградий парням свойственны мотивы одевания и расчесывания волос молодцем, собирающимся в церковь (следуют вопросы к молодцу, кто его породил, вскормил и кудри завил); охоты на птицу (птица просит не губить ее и обещает веселить свадьбу молодца); выранивания перстня молодцем в море (следует просьба к корабельщикам достать перстень; они трижды вытаскивают из моря разной "цены" окуней, которым есть "оценщички" - красна девушка).

Образ перстня, широко распространенный в песенном фольклоре как символ брака, встречается и в виноградьях, адресованных не только парням, но и другим социовозрастным группам. Так в виноградьях молодоженам образ перстня, катающегося в постели между "князем молодым" и "его госпожой" символизирует брачный союз и его цель - рождение ребенка. В виноградьях же женатым семейным, имеющим взрослых детей, образ перстня, а также образ жемчужины, перекатывающихся в постели между хозяином и хозяйкой, символизируют, соответственно, старшего сына и старшую дочь, которым предстоят женитьба и выход замуж.

Виноградья исполнялись не только в рамках обходного обряда колядования, но также на свадьбах и на святочных игрищах молодежи. Это связано с тем, что они адресовались одному и тому же кругу лиц, набор же мотивов, образов и поэтических приемов величаний был хоть и достаточно разработан, но все же устойчив.

Характерными чертами более позднего периода бытования виноградий являлось расширение круга величаемых лиц (дети: мальчик, девочка; сестра с братом, вдова, богатый человек, солдат и под.), а также включение в некоторых местных традициях на русском Севере, Колыме и в Сибири в разряд виноградий былин и исторических песен, отмеченных ярко выраженными величальными мотивами ("Сокол-корабль", "Скопин", "Выкуп Филарета").

"Бабьи каши" (Собор Пресвятой Богородицы) - праздник повивальных бабок и рожениц, справлявшийся 26 декабря/8 января. Приходившийся на второй день Рождества Христова, этот праздник связывался с народным восприятием образа Богоматери-роженицы. В церквях в этот день совершались службы иконе Богоматери "Помощь в родах".

В Сургутском крае женщины, родившие детей в данном году, и повивальные бабки собирались в церкви и служили молебен перед иконой "Блаженное Чрево", называемой в народе "Чрева-Рождения". После молебна роженицы приглашали повитух к себе в гости, одаривали деньгами и угощали специально приготовленной в этот день кашей. Это ритуальное угощение, изготавливаемое повсеместно у русских, и дало название празднику "бабьи каши". В Курской губ. вечером в этот день к повитухе приходили в гости родители детей, которых она приняла во время родов. В подарок повивальной бабке приносили деньги, водку, пироги или блины и другую еду, которая использовалась для совместного угощения хозяйки и всех пришедших к ней.

Одаривание и общественные трапезы в этот день являлись актом благодарности повитухам от крестьянской общины за всех принятых ими детей. Уважительное отношение к повивальным бабкам, выражаемое, в частности, в день "бабьих каш", основывалось на народных представлениях о том, что между повитухами и детьми, которых они приняли, на всю жизнь устанавливались духовно-родственные отношения. С одной стороны, повивальная бабка несла ответственность за повитого ею ребенка, с другой, - занимала почетное место в ряду родственников этого ребенка в обрядах, относящихся к важнейшим событиям его жизни: во время крестин, свадьбы, проводов в армию (у мальчиков) и под.

отличная тема, а главное во время!